На этот сайт я почти не захожу, он ещё и неудобный для общения какой-то.
Недавно получаю на почту сообщение от одноклассницы, с которой учились в 6-8 классе, от Наташи.
***
Весной 8-го класса у Наташи поехала крыша.
Мы с ней учились хорошо, дружили, даже внешне были похожи, нас за сестренок на улице принимали.
Я ходила в музыкальную школу: в среду-пятницу на специальность днем, в субботу вечером - на музлитературу и сольфеджио.
В субботу обычно меня встречали два моих одноклассника, Вовка и Женька, Пат и Паташон, высокий и маленький. Оба были в меня влюблены, мне нравился больше Женька, маленький, но Наташа убедила меня в том, что заходила к нему домой и видела развешанные по стенам комнаты фотографии Оли, но другой, из прежней его школы, что он влюблен в неё. Я попереживала и поставила крест на своих чувствах.
Не верила я, что в меня можно было влюбиться. Появления мальчишек, всегда в паре, не воспринимала как ухаживания, только как дружбу и что-то вроде "делать им нечего", ещё 2 следующих года. Они преданно встречали меня в течение нескольких лет.
А тут вдруг к музшколе, которая примыкала к Лефортовской тюрьме, стали приходить и другие мои одноклассники, всегда парами, даже днем. Я гадала, что могло произойти. Воспринимала это как насмешку.
Один из них проболтался: Наташа убедила всех, что я хочу покончить жизнь самоубийством, и вот они ходят меня спасать.
Я опешила от такой лжи, перестала с ней разговаривать.
А Наташа стала ходить на Немецкое (Введенское) кладбище на могилу девочки из школы, умершей от рака, видела там привидений, рассказывала, что её отец привязывает её за ногу к балконной решетке и насилует...
Короче, моя мама как врач поговорила с Наташиными родителями, проконсультировала их со знакомыми психиатрами, и решили она положить Наташу в больницу. Психиатрическую.
И в этот самый момент Наташа решила, что дома ночевать она не может, а надежнее ей спать со мной в одной постели. Ну, и пришла в полночь к нам домой, нырнула ко мне в постель. Мама вместе с её родителями позвонила в психиатрическую скорую, назвала фамилию знакомых врачей (просто так психушку было не вызвать, что ли?) Пока скорая ехала, я тряслась под одним одеялом с Наташей от страха: она рассказывала про то, как у неё из её квадратной головы вылезают червяками мозги, пыталась меня укутать, чтобы я не дрожала "от холода", а я боялась, что она меня сейчас задушит: за несколько часов до этого читала в маминой медицинской энциклопедии про шизофрению и узнала, что шизофреники горазды убивать своих близких.
Потом, между экзаменами за 8 класс, я ездила к Наташке в детскую психушку на Ленинский проспект, в палату для острых, буйных. Ко мне подходила маленькая детдомовская девочка с огромными глазами-сливами, спрашивала, можно ли, чтобы она была моей сестрой. Я согласилась. Потом передала с Наташкиной мамой пару свох любимых немецких кукол.
А когда пришла к Наташке в палату для выздоравливающих, у которой была отдельная площадка для прогулок, услышала громкое зовущее: "Оля, Оля!", обернулась и увидела за сеткой ту девочку, обрадовалась, хотела подойти, но Наташа меня остановила: "Не подходи, она так быстро привязывается к людям, а потом они перестают приходить, и она горько плачет. Лучше сразу не подходи".
Я послушалась. Но до сих пор помню, как её крик перешел в плач... Наверное, это был на тот момент один из первых нравственно сложный выбор: сделать больно затем, чтобы не было потом ещё больнее.
***
Наташа тем летом уехала с отцом-военным после окончания им военной академии в Куйбышев. Там влюбилась в солдата в полку её отца, рано вышла за него замуж, почти сразу родила дочку. Мужу про заболевание Наташи никто не сказал. Он был молдаванином, красивым, мощным. Наташу любил очень. Родители оставили им трешку в центре ставшей Самарой города.
Но обострения у Наташи случались и дальше. Она начинала крепко ругаться матом и спать с друзьями мужа так, чтобы он об этом узнал и приревновал. Когда было совсем плохо, она покупала билет в Москву и приезжала к родителям: отец учился в академии Генштаба. Тут её клали в больницу.
Муж ничего не знал в течение нескольких лет...
А я периодически навещала Наташу в московских психушках.
Она, уже выздоравливая, жутко материлась на больных из 13-го отделения (номер отделения был написан у них на ботинках), алкоголиках, мирно метущих аллеи больничного парка. Алкоголик-пациент укоризненно спросил: "Зачем ты так?" Мне тоже было неудобно.
- А чего? Раз уж попала в дурдом, так оторваться по полной.
Дочку она рожала тоже в Москве и сразу после родов опять попала в психушку. С девочкой возилась Наташина мама, простая деревенская в прошлом женщина, душа которой болела за Наташу.
Дочку назвали Олей. Меня позвали крестить девочку. Я сама была не крещеная, нельзя было и мне крестить, но никого это не интересовало. Ладно мы были две глупые девчонки, ничего не понимали про крестины, про церковь, про бога, но как согласились на это родители Наташи и её бабушка, не знаю. Мы росли материалистами, слово "крестная" у меня было связано скорее с феей из "Золушки". Но раз надо, я согласилась.
Наташа выписалась через месяц, забрала Олю и уехала в Куйбышев.
Виделись мы редко. Когда они приезжали в Москву, я приходила в гости с подарками. Надобности во мне они не испытывали: Оля росла в полной семье, с любящими бабушками и дедушками.
Потом я вышла замуж и уехала по гарнизонам. Жизнь развела нас по городам и весям.
Спустя лет 10 Наташин муж узнал, что Наташа психически больна. Для него это был шок. "Если бы мне сказали сразу! Ведь все эти годы я думал, что она просто так дурно воспитана!"
У него были другие женщины, но разводиться с женой он не стал. Жалел.
Оля позвонила сама несколько лет назад. Она вышла замуж, переехала в Москву, у неё уже рос сынишка, от которого она уставала, хотела выйти на работу и предполагала, что я буду сидеть с её сыном в няньках.
Мы уже жили в Бутове, ездить через всю Москву я не могла, да и свой сын ещё не был совсем самостоятельным. Оля делилась воспоминаниями детства - немало ужаса внесла Наташа в жизнь собственной дочери. Звонила всё реже. Общение незаметно сошло на нет.
В Одноклассниках Наташа написала мне 14 февраля 2008 года. Просила позвонить.
С фотографии на меня смотрела огромная вульгарная женщина, в которой невозможно было узнать прежнюю Наташу. Звонить я не стала. В очередной раз слушать про любовниц мужа не могла: его можно было понять...
На днях она мне пишет:"Оля! Привет Я долго ждала, что ты мне напишеш что-нибудь ! Решила написать сама! Все-таки ты моя кума. А даже об Оле ты ничего не спрашиваешь? Как ты там? Как Женя?"
Не прошло и десятилетия.
Фотография та же. Не представляю, какая Наташа сейчас.
Подумала, что позвоню и буду выслушивать упреки, какая я недобросовестная крестная. Почему считается, что должны только крестные? Почему у меня нет ожиданий от Наташи как от кумы, я не считаю, что она что-то должна мне? Что я могла, то делала.
Я живу не для того, чтобы оправдывать чужие ожидания от меня... Возможно, надо было выбрать другую крестную, более опытную, чем я? Просчитать свои ожидания правильно, тогда не надо бы расстраиваться.
Наташку я люблю по-прежнему, столько пережито вместе. Но выбираю любить на расстоянии, издалека.
Мне сложно общаться с ровесницами, которые теперь в большинстве своем сетуют на не сложившуюся жизнь, на плохих детей, неблагодарных друзей...
Слушаю, думаю о том, как было больно и тяжело избавляться от собственных травм, несчастий, ранящих воспоминаний. О том, как ощущала себя в тупиках, в тумане, в центре болота - куда ни шагни, всюду можно провалиться. О том, какие важные чувства возникали каждый раз, когда оказывалось, что сделала правильный выбор, отболела и выздоровела, победила свой страх, решила проблему.
О том, что не сразу, с трудом, но научилась брать на себя ответственность за собственную жизнь.
Да, бывает сложно. Но зато я хозяйка своей жизни.
Проживаю свою, а не чью-то несложившуюся жизнь. Живу как я хочу, а не как хотят от меня другие.
Вижу, что желающие от меня получить то, что им нужно, не получая этого, осуждают меня.
Но оставляю это осуждение в их сознании, преодолевая привычное желание быть хорошей, принятой, приятной.
Они сами уходят. К тем, кто осуществляет их желания.
***
Не получается у меня лаконично, кратко.
Потому что знаю: кому не надо, и краткое читать не будет.
А кому в жилу, прочитает и задумается не обо мне, а о себе.
С такой же медлительной тщательностью сравнит мой опыт со своим.
Уделит себе внимание.
Прислушается к себе: а как у него там, внутри, в душе - что там происходит?
Какие чувства у тебя, читающего эти строки, в данный момент?
Кто-то знает, что я сижу напротив, внимательно смотрю в глаза и готова слушать...
P.S. А когда спустя много лет я оказалась у Женьки (царствие ему небесное)
дома, то увидела развешанные по стенам и стоящие в книжных шкафах собственные фотографии. Школьные.
Им же сделанные в выпускном классе.
За 2 года до смерти он сказал мне: "Знаешь, ты так и осталась самой сильной и единственной любовью всей жизни. Судя по всему, и останешься".
В день его предполагаемой смерти - он умер дома и нашли его не сразу - мне было очень плохо. Похоже, он уходил, думая обо мне.