6 апреля 1923 года
Екатеринбург
«Моя милая, дорогая и хорошая Зиночка!
Сижу один. Все ушли, Гриша с Олей, Эсфирь с Исааком Ефимовичем, а я решил остаться только с Вами и — по невозможности поговорить устно — хоть письменно поговорить с Вами.
Ведь Вы единственный человек, с которым я могу говорить, зная, что меня поймут.
По приезде из Москвы все удивлялись, как я хорошо выгляжу, мое лицо выражало какое-то довольство, а теперь, наоборот, все в недоумении, почему я в течение одной недели так похирел.
Расскажи им — все равно не поймут. Не поймут, что Вы виной этому или, вернее, Ваше отсутствие со мной так действует на меня. Не поймут, что необходимее Вы для меня воздуха, что каждый день, прожитый без Вас, хуже пытки для меня. Ведь они этого не переживают и не понять им все это — и я им ничего не говорю.
Вы хорошо знаете, Зиночка, что я бываю скрытен, но когда я с Вами, мне хочется говорить, мне хочется, чтоб Вы знали, что творится у меня на душе. И не моя вина, если я умалчивал иногда, если придавливал к сердцу то, что просилось наружу. Но делиться с другими, открывать перед ними свое святая святых и дать возможность другим грязными руками и грязными устами осквернять это святое, нет! Как ни тяжело жить одному, быть скованным своими собственными мыслями — легче, чем когда другие знают и могут иногда посмеяться над тобой.
Зиночка! Когда я приехал, наши домашние, Оля, Гриша и Эсфирь, стали спрашивать меня после ряда других вопросов про мои с Вами отношения: «Как твои дела с Зиной?» Вы можете себе представить, как больно уколол меня этот вопрос. Они задали его не из любопытства, а чисто по-братски. Они, если я им даже не говорю то и то, видят, что я Вас люблю, и думали, если я этим не делился до сих пор, то теперь, после долгого времени, проведенного с Вами вместе, поделюсь с ними, как бывает между братьями и сестрами, но как больно и тяжело мне стало, когда и теперь я ничего не мог им ответить. Что я мог сказать?
С завистью я смотрю кругом на всех и спрашиваю Бога: чем я хуже всех? Зачем, когда все кругом полной чашей пьют из твоего неиссякаемого источника любви, отказываешь мне в этом?
Когда я был около Вас, я удовлетворялся и тем малым, что я мог смотреть, говорить и иногда поцеловать Вас, — теперь я чувствую, как это мало все. Хочется любви, любви и любви. Хочется эту любовь уносить и чувствовать. Когда Вас нет около меня, хочется знать, что и Вы, когда я грущу и томлюсь, тоже думаете обо мне.
Зиночка, родная! Мои мольбы к Богу остались без ответа. Будьте Вы более милостивы, чем он.
Скажите мне, что и для меня не закрыт тот источник счастья, откуда черпают его все, что, когда я приду в следующий раз к Вам, то и для меня этот источник забьет ключом и я его буду пить полными глотками.
Правда, Зиночка? Скажете так? Ведь я его вполне заслужил. Ведь он до краев полон моими слезами.
<…>
Мне хочется знать о всех подробностях Вашей жизни. С кем встречаетесь, ходили ли Вы в театр, уж не говоря о более важных вопросах, как квартира и служба. Напишите мне бюллетень ежедневный о Вашем здоровье.
О себе писать совершенно нечего. Никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь. В воскресенье наши уезжают на дачу и я поеду с ними. И свободное время буду у них. На велосипеде 1/2 часа езды, а исправлюсь с делом — приеду к Вам.
<…>
Будьте, моя милая, здоровы и счастливы. Пишите часто и подробно. Целую крепко. Ваш Макс».
6 августа 1923 года
Екатеринбург
«Здравствуй мой милый друг, мой прекрасный ангел!
Написал «ангел» и рассмеялся. Вспомнилось, сколько раз Оля смеялась над Гришей за его названия вроде «ангел», «богиня», «царица» и т.п. Я своим названием «ангел» хочу не только возродить ласку к тебе, но правильно отмечаю то, что в самом деле ты есть для меня. Ты есть мой ангел-хранитель, дух которого всегда веет надо мной и который своей близостью ограждает меня от многих волнений, которым часто подвергаемся.
Родная моя! Я прошу не принимать мои слова за тот ветер, которым многие дуют и который берется из воздуха и остается в воздухе.
Всякое хорошее слово, которое я кладу на бумагу, я его беру из глубины сердца, я разрываю гнездо, которое ты свила в моем сердце, и беру только частицы, из которых я как человек, не одаренный талантом их сортировать, выбираю самое ясное и понятливое.
Дорогая Зиночка! Ты пишешь, что я буду счастлив. Все говорят, что я должен быть счастлив с тобой. Я говорю, что я уже счастлив. Мое счастье доходит до крайнего предела, к которому люди могут только стремиться, а между тем мое счастье не полное. Ведь все — ты, люди и я — говорим о моем счастье, а в данное время мое счастье состоит не во мне, а в тебе. Я только тогда свободно смогу сказать, что я счастлив, когда услышу из твоих уст, что ты, моя жизнь и радость, счастлива.
В чем, по-твоему, состоит семейное счастье?
Материальное благосостояние я не считаю счастьем. Оно бывает слишком непрочно, оно так часто меняет своих хозяев, что человеку сказать, что он счастлив тем, что он более или менее обеспечен с материальной стороны, не приходится. Твой взгляд на это, кажется, сходится с моим, поэтому я бы хотел знать, в чем именно, по-твоему, состоит семейное счастье и на чем оно должно основываться.
Мне тебя лишне уверять, что ты и только ты являешься объектом моих стремлений и ради тебя и для тебя направлены теперь все мои стремления и мысли. Так скажи же, родная, что должен я сделать, чтоб услышать от тебя, что ты счастлива и клянусь моей любовью к Тебе, что Тебе его достигну. Ты ведь немножко уже знаешь меня и знаешь, что если я добиваюсь чего-нибудь, то так или иначе достигаю.
<…>
Ты просишь, моя любимая, чтоб я был с тобой откровенен во всем, чтоб наша связь была не односторонняя. Ты права. Любящие друг друга два человека должны делить между собой все: радость и горе, хорошее и плохое, и веселье, и заботы. Совершенно верно. Но для чего они должны делить: для того, если есть какая-нибудь забота у кого-нибудь, чтоб другой своим участием и советом помог разрешить эту заботу. Если есть какое-нибудь горе, то утешением и обнадеживанием его умалить, если какое-нибудь несчастье случается, то и в этом случае любимый человек больше всех своей любовью помогает его перенести.
Слава богу, всего этого у меня нет. Я счастлив и этим делюсь с тобой. Правда, Зиночка, заботы есть, но носят такой характер, что ты, будучи там и я здесь, ты ни участием и ни советом не поможешь их разрешить.
Это забота об устройстве нашего семейного уголка.
Его бы я хотел как лучше и красивей устроить, и я уверен, что ты, когда будешь здесь, то совместными усилиями и старанием устроим так, как тебе понравится.
Забот, кроме этих, у меня нет. Чувствую себя хорошо, понемножку зарабатываю.
Правда, скучно и тоскливо, но сознание, какое меня ждет за это возмездие, удовлетворяет меня во всем.
<…>
Скоро час ночи. Уже два часа почти, как пишу тебе это письмо. Все спят. Тихо и никто не мешает. Собираюсь и я, и потому кончаю. Раньше, чем пойти спать, разреши поблагодарить тебя за то, что ты часто посещаешь моих родителей. Я знаю, что это им очень приятно и они очень рады. Надеюсь, что тебе это тоже приятно. Ну, дорогая, спокойной ночи и желаю видеть во сне твоего любящего Мотика. Всего хорошего.
Целую тебя крепко и нежно много-много раз.
Вечно твой Макс».
P.S. 24 декабря герои поженились в Шклове, а на следующий год вместе переехали в Екатеринбург. Через год у них родилась дочь Цецилия, а еще через несколько лет дочь Регина. Зины не стало в 1952 году, Макса — в 1972-м.
Взято отсюда.