Когда я поднималась к своей квартире, найдя её не по неправильному адресу, почему-то осевшему в памяти, а по детской памяти, откуда я видела двор, найдя свой балкон с улицы, вдруг ощутила внутри натянутые ниточки, завибрировавшие беззвучно и почему-то просяще - откуда взялась неведомая просьба и о чем? В теле взрослой тетеньки вдруг заскулила маленькая девочка. Запросила понимания? Прожить немаленькую жизнь, скомкать вслед за мамой свои чувства в невнятный сгусток мусора, умять, утрамбовать свои желания как постыдные, выжить со всем этим, и вдруг почувствовать, что всё это глубоко внутри, под гнетом опыта и необходимости - живое и просит выпустить наружу, чтобы стать принятым и размять онемевшие от тесноты и неудобной скованности члены.
Выйдя из здания вокзала в каком-то предощущении праздника, будто тебя тут ждут и готовятся к встрече, я купила карту города, определила направление, в котором мне нужно дойти до реки Буг, миновать мост и далее искать свою улицу Красных Партизан, дом 17 - таким адресом зафиксировался мой дом в детской памяти. Несколько лет после отъезда я писала поздравительные открытки, скопировав эту привычку у мамы, которая ко всем праздникам покупала пачки почтовых открыток с марками и подписывала их всем своим многочисленным знакомым по гарнизонам и коллегам по работе из разных городов.
Я приняла это не как традицию, а как необходимость, что иначе и быть не может, что так принято делать, что это единственно правильно. И подписывала открыточки своим одноклассникам, девочке и мальчику, имен которых уже не помню, своей первой учительнице Марии Федоровне и соседке из квартиры наискосок, немолодой женщине, к которой отчего-то часто захаживала: судя по присутствию в памяти некой девочки, у неё была внучка.
Благодаря этим письмам и назвение улицы так хорошо помню. С номерами дома и квартиры получилась накладка. Но это не помешало их найти, даже добавило острых ощущений.
Однако себя я помню гораздо лучше той девочки. Отчего-то лучше всего запомнился вечер, когда мама дома вплела мне в мои короткие волосы (мама стригла меня "под горшок") шиньон из своих собственных волос: в юности у мамы была шикарная коса, которую она обрезала в институте, ей сделали шиньон, эта коса, ниточками искусно закрепленная в месте обреза (куда она, интересно, подевалась? Небось, так и лежит у мамы в чемодане гроссгермания), всегда привлекала моё внимание наряду с красивейшей нижней юкой на тонком пороллоне из нежно-розового искусственного шелка с нейлоновыми кружевами, которую мама привезла из Германии. Видимо, маме тоже хотелось когда-то быть принцессой, юбка эта - дань детской мечте. Мама выросла в очень бедной семье, тетка моя из гордости даже судьбу переломила, потому что мама парня, которого тетка любила, сказала, что семья их нищая, тетка сдуру и вышла в 3 дня замуж за военного Петьку, разгильдяя и пьяницу, лишь бы её бедностью не попрекали. (А жизнь удивительно циклична, потому что мне мой будущий муж тоже сказал фразу "хорошо, что ты из бедной семьи", и мне это тоже было неприятно слышать, хотя это не помешало мне выйти за него замуж - он и сам был не из богатой).
Все сокровища - и коса, и нижняя пышная юбка, которую можно было надевать только под очень широкое платье, нарядное, подчеркивающее талию, какого у мамы и тогда не было, и потом не случилось, и мне эта юбка не сгодилась, у меня не было красивых платьев, пороллон неприлично пожелтел, а потом и вовсе смялся и, по логике, должен был рассыпаться рано или поздно - все эти богатства доставались редко, раз-два в год, когда мама что-то искала в
Юбка та была почти с меня ростом, хотя я все равно пыталась её натянуть хоть под горлышко, стягивая у шеи резинку и представляя себя эдакой королевной. Но мама быстро лишала меня такой радости.
А вот с косой мне позволялось играть подолгу. Как-то вечером мама вдруг предложила вплести мне эту косу в мои короткие волосы.
Что за вопрос? Конечно, я согласилась:) Видимо, уже тогда я любила неожиданности и разнообразие:)
Оказаться враз с косой - это было наслаждение:)) Я ходила гордая ужасно, рассматривала себя в зеркало и казалась себе неимоверной красавицей
Сейчас понимаю, что в то время между родителями были ещё вполне нормальные супружеские отношения. И мама бывала ещё радостной. И папа был легким. Проблемы их отношений ещё не разрушили ощущение фундамента, опоры. Потому что спустя некоторое время у меня уже не возникало желания воображать, я не чувствовала больше себя важной принцессой или красавицей, в Москве уже чаще довлело чувство собственного несовершенства, перемешанное с чувством вины незнамо за что, со стыдом за то, что ты уродилась на свет, неугодная, неловкая, глупая, неумелая.
Насколько дети чувствительны к отношениям между родителями, внутрисемейным, за которые они ответственности не несут, а отделаться от последствий бывате очень трудно.
Мне так хотелось похвастаться вмиг ставшей своей косой. И я отправилась к соседке наискосок. Они - бабушка и девочка - не сразу заметили мою длиннокосость, не сразу сообразили, что во мне что-то не то. Потом стали уточнять, разве у меня были такие длинные волосы? А я, как сейчас кажется, задирала повыше подбородок, воображая, потому что мне нравилось, что они недоумевают и не могут понять, в чем дело.
Девочка-головоломка ещё не знала, что "должна быть в женщине какая-то загадка", но это уже сидело внутри:)
Конечно, я им рассказала, они пощупали мамину косу, убедились, что это не чудо природы - мгновенно нарощенные волосы.
Но вечер тот в странных одномоментных подробностях так и остался в памяти на всю жизнь.
Путь от своей квартиры к их всю жизнь помнился как через просторную площадку с какими-то шкафчиками.
А оказалось всё куда проще.
***************************
Левая дверь ведет на лестницу к квартирам, правая прежде вела в подвальчик, в котором были такие "сарайчики" к каждой квартире, чуланы, в которых можно было хранить картошку, или сезонные вещи, или то, что обычно лежит "на черный день", "всякий пожарный случай".
Новые времена внесли коррективы и в этот порядок: в отремонтированном подвале с побеленными стенами находятся какие-то арендованные (по-украински "оренда") офисы.
В моем детстве никакой плитки с рисунком при входе в подъезд не было, был серый сильно щербленый пол. Как уж теперь жители заходят в подъезд зимой, трудно сказать: плитка эта скорее всего очень скользкая, домофонов в Виннице почти ни к у кого нет, двери приоткрыты, так что туда наметает снег.
Лестница оказалась куда уже, чем мне помнилось по зимним вечерам, когда мы поднимались наверх с бабушкой: бабушка была довольна полная, мне казалось всегда, что я шла рядом с ней за ручку, но теперь поняла, что это было невозможно. Мы как-то пошли на прогулку, возможно, к маме на работу в больницу им. Пирогова, которую я тоже нашла, бабушка везла меня на санках, было холодно, шел снег, навстречу нам шла какая-то немолодая женщина, которая с укором мне сказала: "Что же ты бабушку не жалеешь, она такая старенькая, ей тяжело тебя везти". Я насупилась: самой мне в голову не приходило, что бабушке может быть тяжело, она никогда не жаловалась (сейчас прикинула, что ей было чуть более 60 лет), но стыдно стало, хотя я не стала подниматься с санок.
Почему-то тот давний стыд всплывал потом в самые неподходящие и неожиданные моменты моей жизни.
Санки бабушка оставляла у дверей черного хода - вот там лестница как раз широкая, потому что глухая.
Двери, однако, с тех пор не сохранились, поставили новые, бронированные, в том числе и с черного хода. Хотя они все равно не закрываются. По сравнению с московским недоступом куда-бы то ни было это удивительно.
Лестница, которая за прошедшие годы не раз всплывала в памяти как темная, просторная, не было побелки
Та самая квартира наискосок-напротив, куда идти было дальше, чем теперь. Казалось бы, чуть меньше метра разница в росте, а восприятие мира совершенно другое.
А это мои папа, мама и мамина сестра Лена внизу. Примерно в те годы.
Мой брат Саша скорбит над моей кроваткой: он хотел брата (вообще-то он никого не хотел, но уж если ничего нельзя поделать, то хотя бы брата), а родилась, как назло, я. Он повздыхал, но повлиять на это не было его возможности, поэтому он сказал, что пусть меня хотя бы Ольгой назовут - у нас за стенкой, квартира была в соседнем подъезде, жила красивая девушка Ольга, еврейка, ей было лет 15-16, когда я родилась. Родители пошли Саше навстречу и назвали меня Ольгой. Долгое время мне мое имя ужасно не нравилось, казалось каким-то округлым, мягкотелым, безликим. И только позже, в школе, я поняла, что у него есть свое преимущество: Ирка, Танька, Ленка были в ходу, а Олька - не звучала. Даже брат называл меня всегда Ольгой. А уж когда в ход пошли уменьшительно-ласкательные от Саши-курсанта, который, кстати, тоже родом из-под Винницы, то я и вовсе полюбила свою имя:)
Сашке 5, мне полтора. Мы ещё оба не знаем, какие сложные отношения у нас впереди.
