Так вот - к семейной тайне, скелету в шкафу.
По теткиным рассказам, бабушкин муж, Иван Андреич, состоял в связи с бабушкиной сестрой. И именно ей подарил это самое кольцо с бриллиантом. У бабушки украшений не было.
Дед погиб весной 1942 года, в марте, кажется. Бабушка с 4 маленькими детьми осталась одна. Она хорошо вязала крючком: меняла на рынке скатерти да салфетки на хлеб и сахар. А содержала большую семью как раз сестра Ирина, работавшая кадровиком на каком-то большом предприятии Душанбе, связанном с оборонкой.
Кольцо сквозь войну и безденежье в семье осталось. Ирина потом подарила его моей маме, как старшей, видимо. Но мама его никогда не носила. Спустя годы тетушка моя, которая обожала, в отличие от мамы, всякие побрякушки, и самые дешевые в том числе, кольцо это реставрировала у своего знакомого ювелира, добавив золото со снятых коронок. Ювелир к скрученной в розочку спиральке, в центре которой и был камушек, приляпал какие-то затейливвые завитушки, чем на мой строгий весовский взгляд, слабеющий при виде тонкости и хрупкости окружающего мира, абсолютно испортил красоту.
Кольцо это перешло ко мне. Но я его тоже не ношу. Сначала потому, что серебро всегда любила больше. Потом - из-за завитушек. Теперь потому, что знаю его историю.
За бабушку - обидно.
Но тогда, в детстве, ничего этого я не знала. Для меня это было просто погнутое колечко с алмазом, который, по слухам, режет стекло.
И как-то тайком, чтобы никто не видел, я достала из шкатулки это колечко, и, страшно переживая, что вдруг алмаз сточится очень заметно, и все это увидят, и будет разбирательство, и меня ремнем накажут за такое, всё-таки не удержалась и решила проверить, правда ли, что алмаз может что-то сделать со стеклом.
В той самой маленькой комнате, где жил отделенный мамой за измены отец - спал он на той самой раскладушке, которую купил при получении квартиры, много лет, при огромной по тем временам зарплате подполковника-полковника, был он жадноватый, - подошла к окну, выходящему на пруд Лефортовского парка, и в нижнем правом углу нацарапала "Оля" - детским старательным почерком.
Надпись, которую нашла по возвращении уже со своей семьей из гарнизонов и вдруг растрогалась, ибо сама уже была мамой.
Надпись, которая теперь в чужой квартире, принадлежащей незнакомым мне людям.
"Киса и Ося были здесь."
Стояла я в среду на берегу полуспущенного пруда, который сыграл свою роль в том детском бреду.
Смотрела на чужие-свои окна с того самого места, с которого когда-то мои одноклассники, влюбленные в меня, смотрели на мое окно и видели меня танцующей под музыку с черных пластинок на 33 и 1/3 оборота современные, да на 78 оборотов - мамины старые толстые "Рио-Рита" и прочие, и думала: как же быстро всё пролетает, как недавно это было для меня, и какой бородатой историей это кажется моему сыну.
Который сегодня поехал к маме доснимать свой фильм про Гагарина с примесью Стругацих, к своей бабушке, найдя в её квартире атмосферу 60-70-х годов прошлого века. Для него понятие "прошлый век" - совсем другое, чем для меня.
Возле дома.
Под кондиционером - окно комнаты, в которой я жила, это восточная сторона, и рано утром с весны по осень меня будили рассветные лучи, отражавшиеся и от потолка: открываешь глаза и видишь нежный теплый свет с обещанием хорошего дня и с надеждами, которые бывают только в детстве, когда вся жизнь впереди, загадочная, полная неведомых событий - непременно добрых и радостных.
В институте мне давали разную "запретную" литературу про всякие подпитки, ауру, карму и прочее, и я вставала в 4-5 утра, даже бабушка, которая, как все пожилые люди, вставала рано, ещё спала, подходила к окошку, открывала ладони первым лучам солнца, выходящим из-за крыши академии, и напитывалась, напитывалась, словно физически ощущая светлую энергию далекой планеты, которая казалась хорошим добрым другом.
Рядом с комнатой кухонный балкон - у нас он был не застекленный, хотя мама мечатала это сделать, да вечно денег не хватало. Был он снаружи синего цвета. Кошка Машка, беспородная в полоску с белой грудкой, которую притащил Сашка почти слепой (у нас всю жизнь были животные в доме, это от деда: он охотился, потому в маминых воспоминаниях и охотничьи собаки были, и какие-то дикие животные, камышовый кот, подравший тетке руку, какие-то подстреленные орлы и прочие представители местной фауны), как-то утром прыгала с балкона в комнату, что проделывала не раз, а тут не заметила в лучах солнца, что окно закрыто, прыгнула, да соскользнула с жестяного карниза, мы только скрежет когтей и услышали на кухне за завтраком перед школой. Я выбежала на балкон - 8-й этаж, - кошку не увидела, в ужасе посмотрела вниз: там стояла девочка с ранцем за спиной и смотрела с ужасом куда-то под балконы. Я крикнула ей, что там такое. Она ответила: "Кто-то кошку сбросил". Я побежала на улицу, увидела нашу Машку, вжавшуюся в угол бетонной стенки у лестницы, ведущей в подвал. Она упала не просто на асфальт, но как раз боком на эту стенку, сломала обе лапы и отбила внутренности. Тогда я этого ещё не знала, взяла Машку на руки, она была в шоке, с бешеными глазами, мы с мамой повезли её в ветеринарку, я всю дорогу плакала, а мама сердито говорила, чтобы я прекратила, потому что на нас смотрят, и я старалась плакать незаметно для других.
Врач прибинтовал шину на заднюю лапу, сказал, что всё остальное цело. Дома мы увидели, что и вторая лапа сломана. Машка всё время уползала в туалет. И через 3 дня умерла. У неё были отбиты все внутренние органы, как сказала мама.
После нашего отъезда в Бутово мама и брат, которых, пока мы жили с ними, объединяло какое-то противостояние против меня, оставшись без "внешнего врага", не смогли жить друг с другом и разменялись. А новые жильцы, угрюмые и нелюдимые, по рассказам соседки, мать и сын, осуществили мамину мечту - застеклили балкон на кухне.
Мы жили на 8 этаже, а на девятом над моими соседями живет и по сию пору тетенька, которая всегда любила высаживать на балконе цветы. У нас было 2 балкона с разных сторон дома, в кухне и большой комнате, у соседей - в двух комнатах рядышком.
Под зеленым садом (я там даже деревце рассмотрела) - балконы моих соседок, семьи, состоящей сплошь из женщин в нескольких поколениях. А справа от них - наше окно. На котором и осталось геростратово "Оля", старательно выписанное предательским бриллиантом. Окно это, любовь к смотрению в него помогло как-то зимой спасти парнишку от простуды.
Стояла я как-то в конце зимы по привычке и глядела в окно, мечтая о своем, о девичьем. В очень коротком синем в ромашки халатике; соседка как-то зашла поболтать с мамой, да возьми и скажи: "Надо же, какие у Ольги красивые ноги", чем смутила меня, я об этом не задумывалсь никогда. А мама отреагировала тут же: "Да какие они красивые? Никакие не красивые!" Чем обломала меня капитально. Я это запомнила очень хорошо и надолго - у меня некрасивые ноги. Только спустя много лет я поняла, что это бабушкино "в нашей семье проституток не было и не будет", только в другом контексте.
И увидела, что на втором пруду мальчишки, прыгавшие на потемневшем, размокающем от веснеющего солнца льду, допрыгались таки - один из них провалился в полынью. В это время за угол к нашему дому завернул взвод солдат со старшиной сбоку. Я вскочила на батарею, забыв о едва прикрывающем попу халатике, высунула голову в форточку и закричала: "Солдаты, солдаты!". Они не сразу поняли, откуда крик, подняли головы, я крикнула им про мальчика, они рванули - сразу несколько, вместе со старшиной - по такому же рыхлому льду ближайшего пруда, нашли мальчишку, который уже вылез из воды, там мелко было, но стоял возле пруда, видимо, боясь идти домой. Один из солдат скинул шинель, завернул мальчишку, взял на руки и понес к другому корпусу, общежитию, где жили слушатели академии.
А балкон (он на фото под желтым), его так никто и не застеклил, хотя это была как раз всегдашняя моя мечта, выходил на мою школу. Балконы эти на фасаде - в одиночку. Пол уходил чуть вниз, оставляя ощущение какой-то зыбкости, возможного падения, одинокой неустойчивости, я не любила на него выходить, хотя иногда летом раздевалась почти догола, ложилась на надувной матрас или одеяло, и загорала, читая заданную на лето литературу (лучше всего помню "Дон Кихота", который под летнее солнце вызывал жуткое желание захлопнуть книгу и поспать - я его так и не дочитала:) ). Переживая при этом, что вдруг увидит брат или соседи сверху.
Уже спустя годы мальчишки, влюбленные в меня в школе, Женька и Вовка, Пат и Паташон - Вовка был под 2 метра ростом, а Женька был чуть ниже меня, рассказали, что увидев меня как-то на балконе, полезли по пожарной лестнице школы, её 5-ый этаж был почти вровень с моим 8-м. Но когда долезли до крыши, то увидели на балконе уже не меня, а моего брата, поигрывающего мускулами - он занимался самбо. И были разочарованы весьма:)
Вот и эта лестница:)
Школа и школьный сад. В моем детстве эти деревья были маленькие, а между ними росли раскидистые кусты смородниы и крыжовника. В которых мама как-то весной увидела пьяного спящего парня, они с соседкой подошли к нему, узнали его адрес и отвезли на трамвае домой - он так напровожался в армию.
Спортивная площадка у школы, на которой мы играли летом в волейбол и бадминтон и просто общались. Тут я как-то с волнением ожидала признания от своего любимого мальчика Юрки, вдруг приехавшего в тот день из своего района, смешливо-игриво смотревшего мне в глаза, но он так и не объяснился, зато попытался объясниться другой, Женька, сказавший, что всегда очень волнуется, когда меня видит, я задергалась, нервничая из-за неожиданного присутствия Юрки, прервала его, сказав, что он для меня - очень хороший друг. "Ага, подружка", - усмехнулся Женя и больше этих разговоров не заводил. Только недавно сказал, что я так и осталась его единственной и самой сильной любовь в жизни.